Иметь колбасу, есть колбасу и вонять колбасой – разные вещи

В местном УФСИН взяли и признались, что существующие много лет в томских колониях подсобные производства – это уже давно не история про еду или монетизацию раскаяния. На прошлой неделе представитель ведомства рассказал тут журналистам, что в пяти учреждениях уголовно-исправительной системы региона есть действующие производства с выручкой в десятки миллионов рублей в год.

За 2018 год этот многопрофильный бизнес в учреждениях местного УФСИН совокупно принес более 180 млн. рублей. Чистая прибыль – в районе десяти миллионов. Причем рост выручки и чистой прибыли в ведомстве фиксируется ежегодно. Исключением оказался только прошлый год, по итогам которого прибыль осталась на уровне 2017 года из-за того, что в ведомстве индексировали минимальный размер оплаты труда. Но суть не в этом.

Эти цифры не должны никакого вводить в заблуждение. Экономика сметных госучреждений – это тиски федерального казначейства. Поэтому в УФСИН описывают финансовые результаты от экономической деятельности странными словами, путая бухгалтерские термины. И это объяснимо. Говорить про бизнес в томских колониях также, как о прочих субъектах рынка, язык не поворачивается. Мы ничего не знаем о том, как он устроен. И где, блядь, та черта, после которой местная пенитенциарная система (а я напомню, что латинское «poenitentia» — это раскаяние) превращается в потребительский кооператив?

Сегодня номенклатура продукции местной уголовно-исправительной системы включает десятки или даже сотни позиций. Это дерево и металлообработка, производство самых разнообразных строительных материалов, полимерное производство и сельскохозяйственная продукция, включая животноводство. На сайте местного УФСИН есть полный перечень.

Как формируются затраты на эту продукцию и какой налоговый режим действует внутри режимного учреждения? Как они вообще оформляют эти бизнесы внутри колоний и как ведется бухгалтерский учет, ведь это же не колхоз, да? ФСИН, между прочим так, – это федеральный орган исполнительной власти, подведомственный Минюсту. Годовой бюджет службы превышает четверть триллиона рублей. Это больше, чем тратится на весь Минздрав или МЧС.

С этой стороны забора производственный бизнес в колониях выглядит вполне себе безобидно, если речь идет исключительно о внутреннем потреблении. Это даже всегда вызывало некоторое благосклонное сочувствие: ремесленничество, сидельцы, умельцы, тоска, блядь, и безысходность.

Но этот бизнес в УФСИН давно шагнул за периметр. В Томске сформировался полноценный рынок этой продукции, есть большая сбытовая сеть и розница. Поэтому в чистом виде это уже история не про сочувствие, а про деньги. Так вот, когда этот бизнес за периметром стал приносить местному ведомству или отдельным ее представителям деньги, уже недостаточно просто рассказывать нам о том, какую, например, охуенную колбасу вы там делаете. Мы вправе относиться к этому с таким же режимным подозрением, как вы относитесь ко всему, что заезжает туда к вам, в обратном направлении.

Колбаса для УФСИН – это никакая не едальная тема, а такой себе дериватив, который появился в результате использования всех сметных ресурсов госучреждения. Это, во-первых. Во-вторых, как только в ваших трудоднях находится место любым производным от слов «еда» и «мясо», ваши трудодни наполняет смыслом не работа, а безотрывное присутствие в них ветеринаров и инспекторов Россельхознадзора, ну кучи прочих надзорных ведомств. Сегодня за качеством еды следят больше федеральных чуваков, чем эту еду производят.

Когда в январе местный УФСИН вытащил свою колбасу прямо на городских ярмарках, я подумал, что им пиздец. Потому что колбасу в стране давно не делают ни то что за закрытыми воротами, но даже за закрытыми дверями. Ветеринарные инспектора в прямом смысле стоят над душой каждого убитого животного. Госветслужба, а не конвоиры, контролирует в весь процесс убоя: они принимают животных на убой, отдельно – сырье, которое потом идет в производство, а также все отгрузки и перевозки. Все это фиксируется в электронной базе «Меркурий» и придавлено стопкой ветеринарных и прочих сопроводительных бумаг.

Но на прошлой неделе узнаю, что никто за колбасу в нашей уголовно-исправительной системе не переживает. Представитель ведомства рассказывает, что в местных учреждениях УФСИН по-прежнему выпускается два вида колбасы и там думают над тем, чтобы «расширить линейку и выходить на более широкий рынок». Более широкий рынок – это розница за переделами специализированных магазинов, которые работают на территории колоний.

Чтобы вы понимали, я в двух словах все-таки объясню, как колбаса становится легальным продуктом для розницы. Первое. В процессе убоя живности остаются разные специфические продукты, которые необходимо утилизировать. Это можно делать самостоятельно и на возмездной основе через специализированную организацию, у которой есть набор разрешений на технологию. Если утилизировать самостоятельно, то эту же технологию нужно заводить самому, строить крематорий и самому же получать разрешительные документы. И то и другое стоит денег. Щетина и копыта, как раз, сжигаются в крематории.

Второе. С костями после убоя тоже нужно что-то делать. Известно, что, например, голова и берцовая кость не перерабатываются «в ноль». Можно выкинуть в мусорку или присыпать в углу песочком, но, если у тебя нормальные объемы и ветконтроль за технологией, нужна утилизация. Кровь, которой после убоя остается много, тоже придется утилизировать специальным способом, потому что в канализацию ее сливать запрещено. Это стоит денег. Стоки с убоя в канализацию тоже напрямую запрещено, они предварительно должны пройти систему очистки.

Ну и третье: куча специализированных помещений с особым температурным режимом и поточностью. Это значит, что чистые и грязные зоне не должны пересекаться. Если через дверь завели свинку на убой, обратно через эту дверь вынести наружу колбасу нельзя. И такие пересечения исключены по всей длине технологического процесса.

В понедельник стали известны результаты проверки, которую местный Росприроднадзор устроил в ЛИУ №1 УФСИН на Клюева. С производственной площадки колонии небо коптят печи, и вместе с черным дымом по близлежащему микрорайону время от времени расползается жуткая вонь. Жильцы микрорайона, пожаловавшиеся в надзорное ведомство, принюхиваясь, нашли в этой вони много чего: от запаха резины до свиных шкур. В самом Росприроднадзоре полезли в печи колонии за пробами золы и нашли там 95% той самой золы и еще 3% металла и 1,2% стекла. Эксперты Центра лабораторного анализа и технических измерений по Томской области отнесли отобранную пробу к отходу «зола от сжигания отходов потребления на производстве, подобных коммунальным».

Чтобы доказать, что его предмет в будущем пригодится, учитель геометрии порезал колбасу транспортиром. Ебать, вы прямо в городе жжете какую-то дрянь и рассказываете нам, что мы переварим вашу розницу.

Не переварим. Кто тут из нас кого больше хейтит за 10 млн. рублей чистой прибыли? Мы совсем недавно перестали жрать все подряд, а вы нас тащите обратно в 90-е, когда качество еды определялось местом, где вы эту еду складываете себе в рот, а не обстоятельствами ее производства.

ФСИН – очень закрытая во всех смыслах организация. Если желание стать более открытой для тех, кто за периметром, нашептало время, это, блядь, отлично. Социализация пойдет на пользу всем. Но, если под этим вы понимаете нору, через которую просто можно наладить сбыть колбасы или чего-то там еще, давайте, мы все-таки и дальше будет жить отдельно друг от друга. И это не наше желание, а ваше.

Telegram-канал «Наблюдатель в Томске» https://t.me/Nabludatelvtomske

Все там будем. Живой канал между людьми и зажимами для денег

«Мясники-1» здесь.