В День российской печати
Я давно бросил журналистику, как только понял, что вы все ее тоже бросили по очереди. Вы перестали с ней жить, гладить по попке и волосам, кормить и просто любить. Вы даже трахать ее перестали, насильники, блядь. Осколки читательской аудитории газет, напичканной фриками с геномом про очереди за туалетной бумагой, — не человеческий материал. Заворачивайте рыбу.
Вот все мальчики в детстве занимаются онанизмом. Так и в журналистике – есть период, когда ты только этим и занимаешься, выдавая половую зрелось за профессию. Не плохо в принципе, но я за то, чтобы разделять.
Сейчас моя профессия называется по-другому. Похуй, как. Не важно. Важно, что мы с вами, я надеюсь, по-прежнему не заворачиваем рыбу в профессию. И я точно знаю, что занимаюсь своим делом, которое выбрал 25 лет назад.
Теперь в статусе подарка себе в профессиональный праздник, два признания про дело, которое люблю.
Первое. Не про деньги. Про них не буду – вы все равно не поверите. Потому что мой ответ на самый популярный вопрос коллег, политиков и ментов «Кто тебя финансирует?» или «Кто твои акционеры?», не слабее самого вопроса. Я всегда отвечаю: «вы».
В деловой печати меня учили: каждый текст в газете должен быть продан. Не за рубль или два, а в том смысле, что у каждой строчки должен быть читатель. Как это конвертируется в деньги – отдельный вопрос. Но то, что ты пишешь, должны прочитать.
Многие думают, что это индексируется тиражом, посещаемостью и цитируемостью. Да, но этого мало. Поэтому вы перестали читать местные газеты. Надо писать для людей. Я пишу для людей, которых люблю.
И второе, важное, но тоже про любовь. Не помню, когда первый раз написал в колонке личное местоимение «Я». Это, блядь, никакая не привилегия, и не самоуверенность. Хотя, последнее также важно в этом деле, как и стальные яйца. Право «якать» не приходит с седыми волосами. Оно приходит, когда на месте «Я» нет дыры. Ее жопой не заткнешь. Только, блядь, сердцем.
Как и все мы, я клацаю пальцами и мозгами. Иногда еще зубами. Но, когда ты пишешь «Я», клавиатуру нажимает сердце. Вы меня поймете, знаю. И все буквы дальше ползут через него, потому что нельзя подводить людей, которых ты любишь. Но каждая буква тащит из сердца кусок твоей жизни. Поэтому чаще и чаще от профессиональных побед, как после профессиональных праздников, нет никакого удовольствия, кроме грусти. Ты выворачиваешь себя, а внутри уже пусто. Все отдал.
Вот не бывает страшно, бывает пусто. Не бывает страшно, что тебя постоянно ставят к стенке. С годами привыкаешь. Но нельзя привыкнуть к тому, что ты постоянно теряешь близких людей, потому что резкий, и ритм жизни такой, что находиться рядом невыносимо. Все думают, что ты увлечен общественной жизнью, и тебя там много или мало, а ты думаешь о личной, в каждой строчке.
Я заметил, что все чаще, взгляд почему-то упирается вниз. Но не потому что ты смотришь под ноги и боишься упасть. Нет. Я стал чаще смотреть внутрь.
Раньше после твоих колонок, губернатор назначал служебные проверки, КРУ Минфина (Росфиннадзор) стремительно корректировал свои планы считать чужие деньги, а прокуроры находили новые дела. Сегодня смысл резкой профессии совсем другой. Ты никого не отстирываешь и не причесываешь, кроме дочек. В работе стало больше жизни. Потому что есть только вы и я. И это охуенно.
Вода не уходит в песок. Люди вокруг стареют. И круги на воде меня после каждой колонки волнуют все меньше, если речь не идет о рыбалке.
А вообще, там, где мы, всегда весна.